shean | вот, в частности, чем я сегодня буду заниматься...

Даже по прошествии многих лет Володька часто видел во сне баньши. Черные лохматые тряпки, висящие на ветках, несущиеся по ужасному, огромному, такому неправильному небу. Баньши сами по себе не были опасны, так, «неагрессивная форма жизни», но это небо… Даже отец как-то ежился, выходя из времянки на открытый воздух.
Они с отцом тянули сетку от спешно строимой ГЭС к жилым кварталам. Энергию Катеров экономили. Какие-то незнакомые парни расчищали просеку и врывали столбы, а отец в кошках висел на верхушке укрепленного столба и крепил провод. Володьке, стоявшему на подхвате, приходилось постоянно таращиться вверх. Белые и серые завитки, башни, клочья падали вбок, из-за леса появлялись новые. Казалось, что они с отцом висят на стене и разглядывают пар, сползающий по трубам рефрижераторной.
- Ты что, заснул опять? – раздраженно шипел отец.
Володька совал ему сменный ключ или проволоку, отец бросал вниз предыдущие инструменты.
- Достань пару изоляторов.
- На.
- Не этих.
- Пап, отпусти меня на обед к сибле?
- А пожрать? Я тебя вечером на руках, что ли, понесу?
- А ты мне хлебушка отложи, я в смену перекусаю.
- Ты к ней каждый день ходишь. У девки мать есть. Дай четырнадцатый.
- Вот. Ширка в разведке. Там карантин длинный, она между рейдами все равно в садик не попадает. Сонька уже вся задерганная.
- Сколько она уже в интернате? Кусачки.
- Два месяца точно.
- Да, рановато… Ну, в выходной возьми ее к нам, я все равно к Валентине пойду. Только чтоб никакого срача! И если она мне опять в инструмент залезет, на себя пеняй. Все, тяни провод.

Он бежал по просеке, стараясь смотреть под ноги – сбоку стволы, стволы – больно уж не похоже на привычный зеленый огуречник оранжерей, чуть вверх - небо. Голубое, лакированное. Бр-р-р. Да и дорожка вся в каких-то торчушках – то помятости покрытия (кочки, сказал отец), то вообще возмутительные подножки – корни, трава какая-то. Только возле интернатов наконец-то залили нормальное покрытие, гладкое, можно идти, не глядя под ноги.
Малявочник был открыт – въезжала машина с обедом. Володька проскользнул вдоль ворот, свистнул кибу – охраннику, чтобы его зарегистрировали и шмыгнул в летнюю обеденную, над которой, как нарочно, даже тент сняли. Впрочем, малята-то неба вообще не боятся.
Сонькину группу как раз рассаживали. Два десятка трехлеток пищали, ныли, подскакивали и слезали с лавок. Володька окликнул Ольгишну – ту няньку, что возилась к нему поближе:
- Я Соньку сам покормлю, а?
- Стой там, - проворчала Ольгишна, - запретили с наружниками контакты.
- Какой же я наружник? – поразился Володька, - мы ж в периметре работаем!
- Какой, какой. А хоть какой. На Третьей Базе зараза. Стой в уголку, да смотри, скоро и это запретят.
- Я ее послезавтра взять хотел… - сообразил Володька
- Ох, милый… - вздохнула нянька, - да я ж завсегда, ребенкам в интернате подолгу нехорошо, а вот видишь… Я тебя знаю, ты парнишка хороший, что бы и не дать сестричку, а вот неладно… да и невкусная эта рыба, и чистить ее повара замучиваются, и кто ее еще знает, вредная она или нет, а сразу деткам…
Володька и сам без особой охоты ел рыбу, но другой местной еды пока не было – что-то не успело вырасти, что-то не прошло еще всех проверок на токсичность. Он сочувственно посопел и вытянул шею, разглядывая Соньку.
Вот они – черненькие блестящие волосики, ручка с перевязочкой на запястье, размахивающая ложкой. Она смотрела в сторону бака с ухой и нетерпеливо подпрыгивала на лавке. «Не дадут. И на закорках не поносишь теперь. Как она, одна? По вечерам наверняка ревет». У Володьки предательски задрожал подбородок, но он скрепился.
Туча, переползающая впереди между крышами интерната, разорвалась на части. Володька непроизвольно посмотрел вверх, и облегченно вздохнул, увидев заволокший небо туман. И тут прямо над его головой полетела стайка баньши. Володька стоял, замерший, и только когда последний черный клок исчез в тумане, услышал причитания Ольгишны и Сонькин плач.
- Нельзя, милая, к братику. Ну нельзя, лапочка, другой раз. Помаши сибсу ручкой, он придет потом, потом, сейчас кушать надо… Иди, Вовка, иди. Не тревожь ее. Позвони на недельке с участка, мы ж скажем, когда разрешат… Иди же, ну?

Ширка нашла его возле водокачки. Обитатели поселка мрачно набирали ведра и удалялись, или останавливались и трепались на тему того, что водопровод обещали проложить еще по теплу, а скоро, говорят, средняя температура свалится к нулю, а во времянке и так жить невозможно…
Ширли сидела прямо на кочке, в сторонке от судачащих строителей и гоняла во рту зубочистку. Только подойдя к Ширли вплотную, Володька понял, что зубочистка у ней не обычная, пластиковая, а органическая, тоненькая, с пушистой метелкой на конце.
- Это съедобное? – восхитился он.
Ширли, казалось, не сразу поняла вопрос, затем вытащила зубочистку изо рта и поглядела на нее:
- Трава-то? Для коров съедобное.
Она отшвырнула зубочистку в невысокие заросли, из которых, похоже, и выдернула, и с затруднением поглядела на Володьку.
- Как там Сонья?
- Меня к ней больше не пускают, - мрачно ответил он, - карантин какой-то.
- Что попало… Осень началась, холодно, ультрафиолета мало – у всех иммунитет валится, и сразу карантин… Нет чтоб побольше иммуномодуляторов спустить, козлы вонючие
- Мне говорили, зараза…
- Зараза на Третьей. До нас дойдет, конечно.
- Так правда?
- А ты как думал? - удивилась Ширли, - и на Земле люди болели, а тут неизвестная фауна. К тому же если мы их едим, неудивительно, что они нас едят, правда?
За что Володька уважал Ширку – так за то, что она говорила с ним, не как с маленьким. Иной раз половину того, что она говорила, Володька не понимал, но изо всех сил делал осведомленный вид.
- А рыба?
- Что рыба? – Ширли подняла брови.
- Ну, мы ж ее едим…
- Не всю же. Нашли нетоксичный вид, который можно добывать тоннами – и тащим. Как только мы сможем сами кормиться и поддерживать технологический уровень, Корабль уйдет.
- Куда?
- Да для нас это неважно. Важно до того определить, справимся мы с этой планетой или нет. Поэтому строители и выброшены в такие идиотские условия, с минимумом поддержки. Время экономят, гады. Для Корабля каждый день возле планеты – зверские энергозатраты. Он же рассчитан на Гейлово пространство, где гравитация обратная.
Ширли с усмешкой посмотрела на развесившего уши Володьку.
- Учиться бы тебе. В Инженеры отец не отпустит?
- Ну ты что… Это же столько денег! – серьезно сказал Володька
- На блядей у него денег хватает. Ладно. Он знает, что и я бы помогла – не хочет. Так у него без проблем – и на подхвате кому постоять, и тебя вроде не без дела оставит. Ну, может, потом сам, заочно окончишь. Хотя это, конечно, уже не то.
Так Сонью когда последний раз видел?
- В обед… - потупился Володька.
- И что?
- Да веселая, ложкой машет… Меня вот только увидела, разоралась.
- Это нормально.
Ширли встала и встряхнулась.
- Я еще зайду на той неделе. Или через. Как вернусь. Ты уж будь в курсе, а?
- Конечно, - неловко сказал Володька, - я, это… я понимаю.
- Тебя садиковское начальство отличает. Если что, и скажут больше… Ты же самый заботливый сибсик, а я обыкновенная мамашка.
Володька залился краской и умоляюще посмотрел на Ширку. Так и есть – она смеялась.
- Ладно, не стремайся. Позывной не потерял?
- Нет.
- Ну, удачи.
Ширли гибко поднялась и ушла, а Володька смотрел ей вслед и дивился - как это она умудряется сначала обсмеять, а потом приободрить? Позывной-то был служебный, закрытый. Володька знал его довольно давно, что было, разумеется против всяких правил… Пока, тьфу-тьфу-тьфу, этот номер еще не пригодился.

Через день он позвонил в детский комбинат и спросил Люсиль Ольговну.
- Эта твоя Ширли, - голос Ольгишны срывался от негодования, - вечером по крыше залезла. Тьфу! Сама разведчица, должна понимать. Табельщику позвонили, а она с утра в поиске. Вот вернется, ей шею-то намылят, козе.
Володька только подумал, что это, конечно, несправедливо – не пускать к ребенку даже после карантина, но ничего не сказал. По-своему старая нянька тоже была права.

- Две недели я с тобой провозилась, - с досадой сказала Ширли. Володька опустил голову.
- Ты-то ни в чем не виноват. Все твой, блин, папаша. Ни одного документа на тебя не оформил, скотина.
- Не говори так, - буркнул Володька.
- Ну да, кому его выгораживать, как не тебе? А что я могла повернуться и уйти в поиск, а ты ищи себе место где хочешь, он позаботился?
- Ну и ушла бы.
- Хватит бурчать. Ты мне все же не чужой. Другое дело, что высчитают с меня все, что можно – это да. Хорошо, у меня за ясли на полгода вперед оплачено.
- Зачем? – поразился Володька.
- Пропить боялась. А так – все с толком.
- Пропить! – брезгливо сказал Володька.
- Да, пропить. Протрахать. У меня менфренд был тогда – все его угощай… Узнал, куда деньги дела – думала, бить полезет. Не полез, козел. Видел меня в работе. Но следующей моей получки не стал дожидаться, нет.
Она посмотрела на мальчика и весело улыбнулась.
- Хороший ты пацан, Вовка. Чтоб с тебя вся эта ерунда и дальше так отскакивала. Ничего. Сейчас придем на базу, ребята тебя чуток подучат, начнешь сначала замеры брать, лазать… У тебя же проходимость… Как у гелевого щупа. Ты у нас будешь сущий клад, когда в деле разберешься.
Ширли болтала, как заведенная, а Володька уже еле шевелил ногами. Мерзкие корешки цеплялись за ботинки – и без того тяжелые, высокие, шнурованные – одевать, и то замаешься, пока все застегнешь и завяжешь. Рюкзак был тяжеленный, это Володька знал точно, но спина и плечи от него не болели. Просто как-то… Уставательно. Хотя, конечно, рюкзаки у разведчиков классные. Но вот Ширли же тащит сто двадцать литров, и еще треплется…
- Это что еще, помню, нас в Корабле тренировали – так пятьдесят кругов по оранжерейным грядкам, и чтобы след в след, и чтобы ни одно растение не помять. Помял – плати. Один кент до сих пор отрабатывает.
- По грядкам – это сколько?
- Ну, оранжерея как идет? По периметру. Вот и пятьдесят периметров…
- В день?
- А это как хочешь. Хочешь – за сутки, потом три дня отлеживайся, хочешь – неделю ходи… Только жрать дадут после полного прохода. Не раньше.
Володька только головой покачал. Это он-то думал, что ему трудно учиться! Отец его разве по физике крепко гонял, да по радиодеталям. Да еще по высоким напряжениям. Он вспомнил засаленный учебник. Чего не учиться-то, стоя на дежурстве, или сидя дома?

(...)

- Келли Симоновна, - ласково спросила Ширли, - ты, мать, когда последний раз текла?
Келли озадаченно посмотрела на нее.
- Откуда знаешь? Третий месяц нету.
Ширли завалилась с бревна на спину и захохотала.
Теренс медленно поднял руку к лицу и замер.
- Ну, ты объясни, что ржать-то? – обиженно протянула Келли.
Теренс встал и, спотыкаясь, пошел вокруг костра.
- Идиоты! – застонал он, - ососки! Следопыты, мать их кузявая, что же мы наделали!
- Да ничего страшного, - спокойно ответила Ширли, мгновенно перестав смеяться, - учебники есть, яичников с Корабля вызовем. Так ведь и должно быть. Вы ведь уже скоро полгода как корабельную пищу не едите.
Келли резко подняла голову.
- Это?.. Это ребенок?
- Точно.
- Смешанная Запись меня и Теренса?
- Нормальный ребенок. Твой и его.

(...)

Он бежал, спотыкался, падал, потом снова бежал, потом брел, с хлюпаньем втягивая воздух в горло, потом снова бежал, насильно сгибая ноги. Потом снова брел. Как наступила ночь, он не запомнил. Метка пути прыгала перед глазами. Когда стало светло, а метка потускнела и пропала, он упал. Кажется, он проспал несколько часов. Ноги были ватные. Он пополз, потом побрел, потом побежал. Казалось, его просто несет. Иногда роняло – когда бесчувственные ноги запинались. Увидев людей – троих лесорубов, он даже не сразу понял, что к чему, и продолжал бежать прямо на них, когда в голове взорвался крик Ширли «К ЛЮДЯМ НЕ ПОДХОДИ БЛИЗКО»! Мужики уставились на него с недоумением.
Володька упал на четвереньки и хриплым фальцетом заверещал:
- Один-два! Робя, один-два! Позывной семнадцать-девяносто три- тэ… Один-два… не подходи!!!
- Ебана капалка! – ахнул старший из лесорубов, пока два других еще хмурили лбы, - а ну, геть отсюда, мужики, один-два, не слышите?!
- Да гонит, поди?
- За телефоном, бегом! Ты чо, не видишь – он в разведчицкой робе?
Телефон принесли. Старший отправил товарищей в лагерь, от греха подальше, а сам заорал в трубку, по ходу переспрашивая у Володьки позывные.
Володька, пересказав дядьке позывной и координаты, лег было на землю, но тут его начало рвать – слизью и желто-зелеными горькими сгустками. Дядька с опаской отошел подальше и непроизвольно прикрыл рот ладонью.
Вскоре прилетел вертолет.
Мужик в полном защитном костюме вертел Володьку, как тряпку, и брал пробу за пробой. Худенький ассистент (может, женщина) засовывал пробы в анализатор и приглушенно выплевывал из-под респиратора цифры.
- По мне, так просто зверское переутомление. Какие координаты, говоришь? Пацан, какого числа ты оттуда вышел?
- Десятого, пятнадцать – десять, - заученно прохрипел Володька.
- Семьдесят километров? Вчера? Понятно. Отлеживайся.
Он вкатил Володьке пару ампул, и вытащил свою рацию.
- Второй, долетел? Похоже, серьезно. Сразу не садись, покружи сверху. Да нет, вроде чистый. Только не врет, стервец, однозначно. Осторожно там. А? Нет. До связи.
Володьку уложили на чистые носилки и внесли в палатку. В отдалении матерились лесорубы, которым карантинщик пояснял понятие контактных второго разряда. Худой карантинщик (оказавшийся все же мужчиной) орал в рацию цифры. Внезапно все стихло.
- Что? – переспросил карантинщик. Рация добулькала и замолчала тоже. И тогда в полной тишине раздались рыдания старшего лесоруба.
- Господи! Господи!!! Дочечка, дочечка как же! Она ж дома одна, она у меня не интернатская!!
После этого Володька ничего уже не помнил.
Как потом оказалось, проспал он сутки. Потом было скучно. Карантинщики резались в карты на пороге его палатки, лесорубы мрачно бухали и пели песни под гитару в соседней. На пятый день у него в крови нашли какие-то изменения. Сам Володька ничего не ощущал, кроме бешеной, невыносимой скуки.
На базе 23 умер первый человек. В ту ночь один из рабочих пытался прорваться в Володькину палатку. Карантинщик оглушил его стулом и добавил из ампуломета каким-то снотворным. Наутро связанный по рукам и ногам лесоруб орал на весь лес, что все равно доберется до гаденыша. Карантинщики поили его и двух других сброшенным с вертолета спиртом и утешали, как могли. С базы 23 шли новости одна хуже другой. В частности, выяснили, что заболевание вирусное.
Еще через неделю заболел табельщик разведывательной группы. Это был обвал. Заразность вируса была на тот момент уже доказана как воздушно-капельная. Весь городок, и без того сидевший в полуконтактном карантине, замер в ожидании. Но даже в дурном сне никому не снилось, что эпидемия пойдет с яслей.

Сонька умерла. Ольгишна тоже, да и половина интерната вместе с ними. Кто донес заразу, так и не выяснилось, хотя подозревали, конечно, Ширли. Дети были и у других с 23-ей базы.
Володьке повезло, что у А23 был такой длинный инкубационный период. Когда его подкосило – а это произошло через восемь дней после Сонькиной и Ширкиной смерти – уже были подобраны какие-никакие лекарства. Они с отцом выжили, и даже успели поработать на свертке базы.
Отец, неловко подтягивая отвыкшую от работы ногу, откручивал со столбов детали и швырял вниз, а Володька все смотрел в небо. Жадное, недоброе. Белые клочья облаков, черные клочья баньши. Последнее небо. До следующего он не доживет.
На планете решили остаться что-то около полутора тысяч человек. На Катерах им спустили все, чем Корабль мог пожертвовать, но по разговорам выходило, что шансов мало. Штаммов, подобных А23, было обнаружено что-то около десятка, и четыре из них быстро мутировали. Володька заикнулся на предмет того чтобы остаться, но отец даже не ответил – треснул молча по уху.

Он прожил много лет, воспитал дочь, помогал внуку. Внук и сидел с ним – в хорошей, просторной комнате приличного жилого этажа – когда Владимир Геннадьевич, электрик десятого разряда, собрался умирать.
- Баньши, - шептал старик, - это баньши, Сонечка…Просто летят и все… Держись за руку, а то споткнешься, упадешь наверх. Держись, а то там потолка совсем нету, я тебя не поймаю…

вот, в частности, чем я сегодня буду заниматься...

no subject

no subject

no subject

no subject